Казимир Малевич — «Собрание сочинений в 5-и томах».
Сочинения, увидевшие свет в настоящем Собрании, их объем и существенность с непреложностью выводят русского художника в разряд интеллектуалов, чьи взгляды и мировоззрение должны быть осмыслены в качестве самостоятельных философских достижений, а не только как вспомогательные, факультативные дополнения к искусству. Малевич без супрематической философии — не весь Малевич.
Изучение, квалифицирование его словесности — задание и урок на 21 век: оригинальность, эвристическая глубина трудов дает основание полагать, что наследие русского художника-мыслителя займет достойное место в истории философского постижения мироздания.
Оригинальный текст Казимира Малевича в последний раз появился на родине в 1930 году, на Западе — в 1928-м; затем последовало долгое забвение.
Первая после многолетнего перерыва книга под авторским именем Малевича вышла в 1959-м на английском языке — в Чикаго был выпущен перевод баухаузовского издания. Инициатором публикации был архитектор и градостроитель Людвиг Хильберсайме, знавший супрематиста по встречам в Берлине; личность русского художника произвела на него глубокое впечатление.
Огромный пиетет перед Малевичем испытывал и один из его берлинских опекунов, Ганс фон Ризен; помимо сохранения архива, оставленного художником на попечение семейства фон Ризенов, он предпринял беспримерный труд по переводу и изданию философского сочинения «Супрематизм. Мир как беспредметность». Впервые выпущенное в 1962 году, оно было переиздано в Германии в 1989-м — и до сих пор это единственный перевод главного трактата на другой язык.
Драматическая история России в 20 веке привела к тому, что основоположником специальной дисциплины, малевичеведения, стал не отечественный, а зарубежный историк искусства, датчанин Троэльс Андерсен, родившийся спустя годы после смерти великого мастера. В начале 1960-х молодой иностранец, проходя стажировку в Москве, познакомился с творчеством Малевича. С тех пор десятилетия и десятилетия его жизни были отданы изучению и пропагандированию наследия русского авангардиста. Под руководством ученого было осуществлено издание текстов Казимира Малевича на датском языке в 1963 году; оно легло в основу расширенной публикации на английском языке — первый том собрания сочинений супрематиста появился в 1968 году, выпуск четвертого состоялся в 1978-м. Образцовый каталог-резоне берлинской выставки Малевича 1927 года, подготовленный Тр. Андерсеном, стал, как известно, своеобразной «Библией малевичеведов».
До томов Тр. Андерсена ученые-слависты были вольны полагать, что обе немецкие книги с ключевой фразой в названии «Мир как беспредметность» стоят в ряду сочинений других великих модернистов 20 века, литературные и теоретические работы которых служили факультативным дополнением к пластическому творчеству. Количество опубликованных Тр. Андерсеном текстов, аннотированный список архивных рукописей, приведенный в научном аппарате, а также сведения о пропаже большей части рукописей прояснили масштаб огромного труда Малевича в сфере словесности.
На книгах датского исследователя во многом базировались другие публикации европейских деятелей, издававших работы Малевича в переводе на иные языки.
В СССР за многие десятилетия единственной цельной репрезентацией текстов Малевича стала публикация его писем к М. В. Матюшину, осуществленная Е. Ф. Ковтуном и появившаяся в 1976 году в научно-ведомственном бюллетене «Ежегодник отдела рукописей Пушкинского Дома на 1974 год». Тогда же на русском языке, но за пределами СССР вышли автобиографические заметки художника, подготовленные к печати Н. И. Харджиевым.
Московский историк искусства Л. А. Жадова много лет собирала и исследовала материалы, связанные с жизнью и творчеством Малевича. Ее первопроходческая книга после ряда проволочек была издана в 1978 году в Германской Демократической Республике — в толстом томе нашлось место и манифестам художника.
Исправляя допущенную оплошность, нам хотелось бы выразить запоздалую благодарность безвременно ушедшей Ларисе Алексеевне Жадовой и повиниться в том, что второй том настоящего Собрания сочинений не был посвящен ее памяти, хотя практически все опубликованные в нем материалы происходили из исследовательской лаборатории и архива ученого.
Художественно-общественный бум вокруг наследия Казимира Малевича начался в окрестностях его 100-летнего юбилея. В обстоятельных каталогах разнообразных зарубежных выставок печатались высказывания живописца-теоретика, отдельные публикации работ появлялись в сборниках и научных изданиях. Их было немало — однако автор послесловия к Собранию сочинений не ставит целью дать полный обзор публикаций трудов Малевича в 20 веке, оставляя за собой право акцентировать лишь главные, узловые моменты.
«Малевичевская индустрия» на Западе, окрепшая в конце 1970-х — начале 1980-х годов, получила мощный импульс от начавшейся вскоре в СССР перестройки. На гребне этого процесса, в 1988 году, состоялась первая после 1929—1930 годов монографическая выставка Казимира Малевича на родине, в Государственной Третьяковской галерее, сопровождавшаяся обстоятельным каталогом8. Она положила начало широкому признанию художника в России.
Общественный резонанс выставки помог редактору издательства «Искусство» Т. И. Володиной убедить начальство в необходимости заказать книгу о творчестве великого авангардиста. Вскоре рукопись поступила в редакцию: обширная монография о Малевиче-художнике была написана Д. В. Сарабьяновым, автор настоящих строк подготовил к публикации его теоретическое наследие.
Распад СССР и последующие события, однако, не давали надежды на выход книги в «Искусстве», сданной в набор в мае 1991-го; и все же она появилась в начале 1993 года.
В отделе теоретического наследия этой монографии было помещено более полутора десятков обширных текстов Малевича — из них большая часть была издана по факсимильным воспроизведениям рукописей на микрофишах СМА9, подаренных Д. В. Сарабьянову американским профессором Шарлоттой Дуглас. В научном аппарате, разделе «Библиография. Статьи и книги Казимира Малевича, опубликованные при жизни художника (составитель А. Шатских)», был приведен список сочинений, появившихся и на родине, и за рубежом.
Трудно было себе даже представить тогда, что именно этот список станет перечнем работ в Содержании первого тома настоящего Собрания сочинений (1995; тексты, увидевшие свет при жизни художника на русском языке) и второго тома (1998), где опубликованы произведения, переведенные на другие языки.
Философское и литературное наследие Малевича почти до конца 20 века представлялось ушедшей под воду Атлантидой, оставившей на поверхности некий архипелаг в виде отдельных трудов. Это представление разделял и автор настоящих строк в начале 1990-х годов.
В ходе работы и в результате неожиданной материализации огромного массива рукописей Малевича картина на сегодняшний день складывается совершенно другая, о чем ниже.
Малевич собирался в Европу всерьез и надолго: он вывез с собой, не разбирая и не селекционируя, весь архив, скопившийся у него к марту 1927 года. К такому выводу позволяет прийти состав архива, оставленного в Берлине и хранящегося ныне в СМА. Некоторые машинописи имеют здесь дубли; присутствуют выпавшие неизвестно откуда разрозненные окончания; наличествует большое количество вырезок дореволюционных газетных статей с рецензиями на выставки левых художников; приложены толстые записные книжки, неразлучные спутницы жизни Малевича в середине 1920-х годов, — в них на форзацах и на отдельных листах записаны телефоны, адреса, названия лекарств и другие бытовые околичности.
По сути дела, Казимир Малевич оставил в Германии «капсулу времени» — но, в отличие от Энди Уорхола, изобретателя помесячных концептов, законсервировал свою жизнь в рукописях и документах за полтора десятка лет. Широкоизвестная записка («В случае смерти моей или безвыходного тюремного заключения...»), второпях приложенная к берлинской «капсуле», дает знать, что Малевич-интуитивист понимал потенции своего акта.
Художник, над которым все более и более сгущались тучи, в Европу постарался вывезти почти все бумаги, что были в его распоряжении. Однако в СССР рукописи Малевича, созданные до марта 1927 года, хранились не только у него.
Значительная часть находилась в распоряжении М. В. Матюшина и Эль Лисицкого. Оба были издателями супрематиста: первый в 1913—1916 годах, второй — с 1919 по 1924 год. Какая-то часть работ осела у Мечислава Севериновича Малевича, доверенного лица старшего брата. Пласт материалов имелся у преданных учеников и сотрудников, Н. М. Суетина и А. А. Лепорской — у них же сосредоточилось немало работ, созданных Малевичем в 1927—1933 годах. После смерти художника некоторое количество рукописей оставалось у его вдовы, Н. А. Малевич, урожденной Манченко.
Сведения о том, что рукописное наследие Малевича в основном погибло при его аресте осенью 1930 года, исходило прежде всего от А. А. Лепорской, рассказывавшей в свои поздние годы об акциях со стороны сотрудников ОГПУ («мешок рукописей унесли») и членов семейства («в печке сожгли много рукописей»). Базирующиеся на словах ученицы и сподвижницы, эти данные о гибели текстов находили место и в публикациях исследователей.
Не подвергая свидетельства А. А. Лепорской сомнению — к примеру, до нас не дошли русские оригиналы статей для украинского журнала «Новая генерация», а они перепечатывались женой, профессиональной машинисткой, явно не в одном экземпляре, — следует все же со всей определенностью сказать, что до конца 20 века никто не обладал полнотой информации о целокупном философско-литературном наследии Малевича, поскольку части его хранились в разных местах.
Самая большая из них и по сей день — архив Малевича в СМА. О его величине и составе вряд ли имела исчерпывающее представление Лепорская — она была художницей, а не исследователем-архивистом, и активно вела собственную творческую жизнь до преклонного возраста. Хранительница художественного наследия и немалого архива, Лепорская никогда не преследовала цель сосредоточить бумаги и документы великого учителя только у себя — в силу этого она не была осведомлена о количественных параметрах, к примеру, собрания Матюшина, Эль Лисицкого или Мечислава Малевича. Анна Александровна, как представляется, проецировала состояние своего собственного собрания на общую картину наследия Малевича.
Второй по величине массив рукописей и документов Малевича скрывался среди потайных сокровищ литературоведа и собирателя Н. И. Харджиева, с 1993 года жившего в Амстердаме. О грандиозности харджиевского архива вплоть до его смерти не знала ни одна живая душа — кроме, естественно, лиц, помогавших вывозить архив на Запад. Фонд, образованный в последние месяцы жизни престарелого ученого, после ряда неприглядных скандалов получил убежище в СМА. Тогда-то и появилась возможность ознакомиться с общими контурами малевичевской части архива. Однако восторг исследователей сильно омрачает знание о том, что немало рукописей и документов похоронено на долгие годы в РГАЛИ, а некоторая часть бумаг — неизвестно как, неизвестно кем, неизвестно где изъятая из общего состава — бродит неведомо в каких краях (равно как неведомо, где таится та часть архива Малевича, которая поступила после смерти вдовы художника и ее сестры от их наследников в собрание лопнувшего российского банка «Менатеп»).
Автору настоящих строк посчастливилось ознакомиться с объемами малевичевского рукописного наследия в СМА, Фонде Харджиева-Чаги, собрании А. А. Лепорской, РГАЛИ, Отделе рукописей Пушкинского Дома, Отделе рукописей Русского музея, архиве Третьяковской галереи и в частных собраниях, чьи владельцы пожелали остаться неизвестными. Накопленные в ходе исследований знания позволяют с ответственностью утверждать, что словесность Малевича сохранилась практически в исчерпывающей полноте.
Данное обстоятельство, как представляется, открывает перед малевичеведением новые перспективы. Можно не домысливать, не реконструировать и не придумывать — лучше всего опубликовать и изучить.
В пяти томах настоящего Собрания сочинений помещено около двухсот произведений, в том числе первое полное издание главного философского текста Малевича, «Супрематизм. Мир как беспредметность, или Вечный покой» (далее «Вечный покой»). Из объемных рукописей за пределами Собрания остались витебские трактаты из СМА «Производство как безумие» (ок. 1920), «Супрематизм. Мир как беспредметность, или Живописная сущность» (1921, далее «Живописная сущность»), «Книга об импрессионизме» (условное название,. собрание Н. И. Харджиева, ныне РГАЛИ). Многостраничные рукописи с вариативными названиями, основанными на ключевом словосочетании «Супрематизм как беспредметность», имеют место в записных книжках в СМА. Примечательная записная книжка с немалым количеством текстов разнообразной длины входила в собрание А. А. Лепорской.
Несмотря на наличие нескольких больших неопубликованных рукописей, настоящее Собрание сочинений имеет репрезентативный характер в силу особенностей мышления и письменных навыков Казимира Малевича.
Конституционная черта философских сочинений художника, не раз проанализированная во вступительных статьях к третьему и четвертому томам, заключается в вариативности доказательств основных положений, выработанных живописцем-философом в конце 1910-х — начале 1920-х годов. В его рассуждениях о беспредметности как таковой «темой <был> всё один и тот же вопрос, другими, может быть, словами рассказанный...».
«Другими словами» были «рассказаны» в рукописях «Производство как безумие» и «Живописная сущность» те положения, что наиболее отшлифованную форму нашли в «Вечном покое» (3-й том), а затем в трактатах с дробями (4-й том).
Ведущая идея художественной педагогики и «художественной науки» Малевича со всем сонмом доказательств и описаний экспериментов получила полновесное воплощение в трактате «Введение в теорию прибавочного элемента в живописи» (2-й том). «Книга об импрессионизме» варьирует рассуждения о новейшей французской живописи, частично изложенные в цикле статей для харьковского журнала «Новая генерация» (2-й том); кроме того, в архиве А. А. Лепорской имелась машинопись, дублирующая, по всей видимости, труд из харджиевского собрания — она опубликована Тр. Андерсеном.
Следует сказать, что уже сейчас исследования малевичевского мегатекста рельефно выявляют первородные идеи и проекты, которые не могли быть адекватно поняты не только в советской, но и вообще в современной художнику действительности в силу опережения им своего времени.
Одной из таких концепций является его «импрессионизм» — поразительный целокупный проект, новаторство которого проясняется лишь теперь, при анализе литературно-теоретического наследия. Исследователи, как известно, в конце концов раскрыли мистификаторство Малевича, сдвинувшего даты импрессионистических картин на дореволюционный свой период. Ныне, при обозрении синхронно создаваемых полотен и текстов — а это конец 1920-х — начало 1930-х годов, — со всей определенностью проступает, что художник-теоретик продуцировал, по сути дела, новый феномен в искусстве, поскольку формировал постсупрематический «импрессионизм» одновременно в теоретически-ментальном и материально-пластическом измерениях.
Свое проникновение вглубь истории, вглубь мировоззрения французских колористов, свою интерпретацию их художественного метода он выражал как через живописную, так и через словесную артикуляцию. «Импрессионизм» Малевича — результат сознательной апроприации и синтеза характернейших черт творческих почерков «Других» мастеров, он говорит не о сломленности беспредметника, вернувшегося к фигуративной миметической живописи, а о новом генеративном открытии, предвосхитившим развитие мирового искусства, — понимании автономности и креативных потенций языка как такового.
А. С. Шатских. Послесловие к пятитомнику Казимира Малевича
